Психодел - Страница 2

Смешная вареная капуста в его тарелке появилась не просто так. Всё было серьезно. Мужчина сидел на спортивной диете. Куриные грудки четыре раза в день и овощи на пару, а по утрам – овсянка и протеиновый коктейль. Но Мила еще не скоро узнала, что и как он ест по утрам. Она в тот день даже имени его не узнала. Только взглядами обменялись и потом еще столкнулись возле туалета, чтобы разойтись в узком коридоре, он прижался к стене, она вежливо сказала «спасибо», а он дружелюбно хмыкнул, пробормотал что-то простое, свойское: «Да ладно вам» или «Да бросьте вы». Такое естественное, тестостероновое существо, небритое, рубаха дорогая, но скромная, ничего особенного. В тот год скромные естественные мужчины окончательно вышли из моды. Повсюду утвердилась модель яркого самца: кто позер, кто холеный до неприличия, кто на мотоцикле, кто под педика маскируется, чтоб карьеру сделать, – а этот даже мускулы свои не выставлял напоказ. Хотя было что показать.

Потом он сказал, что в тот вечер устроился с краешка вовсе не от скромности, а совершенно случайно. Но Мила отмахнулась. Когда судьба сводит двоих, не бывает никаких случайностей.

А над правой грудью пламенела у нее тогда царапина. Очень романтическая. Когда срывала с воротника брошь с бриллиантами, чтоб в рожу нефтянику Жоре бросить его подарок, – острым концом застежки глубоко разодрала кожу.

Кровь была, и больно.

В субботу проснулись рано, в половине восьмого. Повалялись какое-то время, как тюлени, хотели включить телевизор, но передумали: тишина была приятнее, особенно эта – городская, субботняя. Дураки начинают праздновать выходные еще в пятницу вечером: пьют, гуляют, потом спят до полудня. И только умные ребята знают, что нет ничего лучше раннего утра субботы, когда все дураки спят.

Мила вздохнула, слабенько укусила сердечного друга за плечо и побрела в кухню.

Ночью ей был сон: в уюте некоего заведения – ресторана или лобби дорогого отеля – человек с неприятным розовым лицом сидел напротив и гнусавым баритоном говорил ей длинные сальности. Она порывалась встать и уйти, но не вставалось ей и не уходилось, сидела и слушала, а человек рассматривал ее, шикарно и легко одетую, и медленно, по-лягушачьи моргал, и продолжал говорить, бесконечно и монотонно.

Сны – дело важное, их следует обдумывать только днем. Но если к полудню сон уже забыт – значит, беспокоиться не о чем. И Мила выбросила из головы гнусавого незнакомца.

Пришел Борис, весь в себе. Утренняя меланхолия. Отодвинул ее от плиты. Приготовление завтрака считалось у них мужским делом, но не по каким-то принципиальным причинам, а просто мужчина был спортсмен и с ранней молодости привык сам себе готовить завтрак, а когда у него появилась женщина – он стал и ей готовить, заодно. Омлет с зеленью, сок четырех апельсинов, нагретая в тостере половина булочки серого хлеба. Недорого и питательно.

Утро скреблось в окно, шершавое, бессолнечное, и Мила захотела сказать что-то хорошее, но вместо этого долго и внимательно наблюдала, как друг сердечный закидывается разноцветными таблетками и капсулами (аминокислоты – по привычке, витамины – потому что зима, кальций – чтоб реже ходить к стоматологу), как запивает снадобья доброй дозой кофе, как лицо его, спросонья вялое, понемногу твердеет. И заявила:

– Ты мне не нравишься последнее время.

А хотела сказать что-то хорошее.

На секунду испугалась – произнесла как собственница, как начинающая дюймовочка-прошмандовочка из старого анекдота: «А здесь, милый, мы поставим наш шкаф».

– Не парься, – ответил он. – Просто не выспался.

– Ты перестал нормально завтракать. Куришь много. Ты хотя бы кофе пей с молоком.

Он не ответил.

Сидели, как муж с женой на каком-нибудь двенадцатом году брака, друг напротив друга, помешивали ложечками в чашечках, у него чашечка синяя, привезли из Греции, у нее – желтая, привезли из Турции.

– Не парься, – повторил он. – Я набрал четыре лишних кило. Подсушиться не помешает. А кофе – ну, как бы... хороший диуретик.

– Ладно, – сказала она. – Тебе виднее.

– Если хочешь, я не буду курить при тебе.

– Боже, – сказала она. – Зачем вообще курить? Два года не курил – и вдруг закурил. Очень странно.

Борис посмотрел на нее, отвернулся.

– Сам удивляюсь. Но ты права. Ты грузи меня этой темой почаще. И я перестану.

– Еще чего, – возмутилась она. – Нашел грузчицу. Москва – свободный город. Хочешь курить – кури на здоровье. Мы договаривались, что никто никого грузить не будет. Каждый делает, что хочет, а другой ему во всем помогает.

– Да. Но всё равно, ты права. Сброшу вес – и завяжу.

Она наскоро накрасилась, и пошли.

Суббота, декабрь – время покупать.

В этом декабре Мила каталась по распродажам на собственной маленькой машинке. Еще летом купила. Сама, на свои, заработанные. Борис помогал только советами. Как раз к началу зимы научилась ездить. Поняла и дорогу, и правила движения, и знаменитый неписаный этикет (уступить, моргнуть фарами, сам козел). А кто понял московскую дорогу и ее неписаные правила – тот понял жизнь. Страх прошел, и люди в соседних авто перестали казаться монстрами, умеющими что-то такое, чего она не умеет.

И сейчас, плотным зимним утром, они вышли из дома вместе – но от двери подъезда разошлись, каждый к своей машине. В этом декабре этот момент ей особенно нравился. Не какие-нибудь кузнецы счастья, вдвоем на ненаглядном, вскладчину купленном быдло-мобиле, за недельным запасом харчей в дешевый супермаркет, а настоящие «новые бодрые»: у него – своя тачка, у нее – своя, вышли вместе и разъехались по своим надобностям. Пообедаем в городе? Созвонимся.