Психодел - Страница 4

К оглавлению

4

А ночные гонки – ладно, пусть пока будут.


Еще позже, спустя два месяца, он ей рассказал про тех баб. Признался. Всё оказалось хитрее. Большинство ночных гонщиков имели вполне адекватных приличных жен, невест либо постоянных подруг. А примитивные девки – сами по себе они не нужны. Нужны только их рты. Какая гадость, ужаснулась неиспорченная девушка Мила, это отвратительно. И вдобавок опасно же, что же они, на такой бешеной же скорости?.. Нет, конечно, ответил Борис. На скорости – никакого удовольствия, на скорости ты весь сосредоточен, полная концентрация, работаешь как автомат, ничего не чувствуешь – только трассу и тачку. Но вот после... (он сделал паузу), когда уже приехал, когда начинается адреналиновый отходняк... (он покачал головой), когда из машины выйти не можешь, потому что ноги не держат... Тогда она залезает в штаны – и... поверь мне, это – ну... как бы очень сильно. Слабость, ты даже пошевелиться не в состоянии – тут только ртом надо. Кошмар, сказала Мила. Почему кошмар, возразил Борис, эти вещи изобрели еще в двадцатые годы, когда автогонки стали доступны широким слоям населения...

Мила была шокирована. И ты, прошептала она, меня, приличную девушку, потащил в такую вонючую грязь, на первом же свидании? Вместо того, чтобы повести в ресторан или в кино, как все нормальные парни делают? Меня – нежную, чистую, светлую – в это говно?

Но ты ведь ничего не знала, возразил он. И потом, кино и ресторан – это уныло. А гонки – это, ну, как бы красиво и интересно. Независимо от того, есть у тебя рядом женский рот или нет его...

Они поругались. Насчет других ртов – сам думай, сказала она ему, а про мой – забудь. Навсегда.

Но он оказался благороднее, чем она думала. Он забыл не про нее, а про ночные гонки. Насовсем.

Глава 3
Fuck нулевые годы

В середине декабря двое мужчин ели мясо в ресторане «Гудман» на Земляном Валу. Оба ловко манипулировали ножами и вилками. Но если первый, облаченный в старый пиджак, ел спокойно, даже чрезмерно спокойно, методично отделяя слои жира и рассекая багровую плоть невинно убиенной коровы на аккуратные прямоугольные куски, то второй, одетый красиво и дорого, как бы в противовес респектабельной внешности жевал резко и жадно, иногда чавкал (впрочем, негромко) и, казалось, порывался отбросить глупые металлические приборы, схватить руками и вгрызться – не от голода, а просто от любви к процессу пожирания: разрывания зубами, разгрызания, измельчения и проглатывания.

Держались скромно, говорили тихо. Спорили о том, когда заканчиваются нулевые годы и начинаются десятые.

– В двухтысячном было так же, – сказал спокойный. – Одни говорили, что новый отсчет идет с двухтысячного, а другие – с две тыщи первого. И еще это слово все время, как его... миллионий...

– Миллениум, – подсказал второй с набитым ртом.

– Да. Точняк. Милиционериум.

Коротко рассмеялись. Второй дожевал последнее, беззвучно положил вилку и нож, одним концом салфетки промокнул губы, а другим – покатый лоб. Моргнул несколько раз.

– По идее, – сказал он, – счет начинается с нуля. Ноль, один, два, три – и так до девяти. Так что нулевые, братан, заканчиваются через две недели. И начинаются новые. Десятые.

– Я их и не заметил, – сказал спокойный. – Нулевых.

– А никто не заметил. Пролетели как один день.

– А я и девяностые не заметил.

– Потому что сидел. И в девяностые, и в нулевые.

Спокойный невесело усмехнулся.

– Ага. Типа того.

– Всё равно, – сказал второй, опять смаргивая, – в этом тоже есть свой смысл. Год, десять лет, потом сто лет... Людям удобнее отмерять круглым счетом.

– При Брежневе, помню, пятилетками отмеряли, – сказал спокойный.

– Да, – кивнул второй. – «Пятилетке качества – рабочую гарантию», – серьезно процитировал он. – Коммунисты были ребята ушлые. Знали, как народ запутать. А эти могут только сопли жевать. «Девяностые», «нулевые»... Казалось бы – какая разница? Ну – девяностые. Ну – нулевые. Дальше что? – Он взял бокал с вином, и запонка звякнула о стекло. – Нет, всем обязательно надо, чтоб девяностые – отдельно, нулевые – отдельно. Типа в девяностые были одни расклады, в нулевые – другие расклады, а сейчас начнутся десятые – там будут уже какие-то совсем особенные расклады... Будет чище, будет лучше, будет веселее... Психология, братан.

– Думаешь, будет лучше? – спросил спокойный с интересом и надеждой.

– Так же и будет, – твердо сказал второй и откинулся на спинку стула. – Как всегда. Человек живет в страхе. Это его основная идея. Он в страхе с первой секунды жизни. Как из матки вылезает. В утробе – ништяк: тепло, уютно. А снаружи – наоборот, непонятно, шумно... Холодно... Страшно! Так же и с этими нулевыми. Люди думают: «Вот, нулевые кое-как пережили, вроде целы, вроде продержались, могли бы жить и получше, но ничего, вот кончатся нулевые, настанут десятые – и всё будет хорошо»... Самообман. Борьба со страхом.

Спокойный ослабил галстучный узел.

– Мне, – пробормотал он, – что нулевые, что десятые – без разницы. У меня проще. Ползу крокодилом от одной тюрьмы до другой, к черта маме ее... Я – отдельно, а жизнь – отдельно. Вот, бывает – старый товарищ позовет, вытащит в хороший кабак... Покажет, что такое настоящая жизнь...

Второй был равнодушен к комплиментам и только коротко кивнул.

Он ко многому был равнодушен.

В прошлой жизни его звали Кирилл Кораблик, но сейчас он выправил себе новый паспорт. Имя, правда, оставил прежнее. Чтобы не путаться. Кроме того, ему нравилось его имя. Фамилия тоже нравилась, за фамилией имелась длинная и оригинальная семейная легенда – однако пришлось пожертвовать.

4