Психодел - Страница 61

Девчонка хороша. Такую голыми руками не взять. Женщины вообще хуже поддаются манипуляции, они от природы уравновешены и недоверчивы. А умная, взрослая, тонкая женщина, знающая себе цену, может быть и вовсе неприступна, и это большая проблема для всякого людоеда.

Уснул рано, а ночью приснилась одна из таких неприступных – законная жена несчастного виноторговца, принявшего смерть от его, Кирилла, руки, сильная, яркая, и он, Кактус, рядом с ней, маленький и наголо бритый. Тогда, в девяносто седьмом, он был на пике могущества и наслаждался открывшимся ему тайным знанием: богатый человек не обязательно силен и крепок. В конце девяностых богатых людей стало много, вокруг них сформировался круг «обеспеченных», вокруг «обеспеченных» крутились «небедные», потом «уверенно себя чувствующие» и «крепко стоящие на ногах», и все они наслаждались, полагая, что деньги защищают их, тогда как избранная прослойка людоедов – Кирилл Кактус в их числе – давно догадалась, что капитализм врет, а коммунисты были правы: все люди – братья, все – одинаковые, повсюду равенство, каждого защищает только собственная кожа, и ничего, кроме нее. Каждый рожден голым и вступает в мир с воплем боли и ужаса. Потом большая часть привыкает, меньшая – разнообразные гении, избранные существа, художники и поэты – продолжает хрипеть от боли и ужаса, но их мало кто слышит. Сюда же, к избранным, отнесем и людоедов: они редки, как настоящие поэты, только им горше живется, им никто не аплодирует.

Дальше – всё известно: каждый умирает. Как умер виноторговец от его, Кирилла, пули.

Кириллу нравилось быть избранным существом. Он смеялся, наблюдая, как мощные самцы покупают себе черные автомобили с мягкими креслами, просторные квартиры со стальными дверями и особняки с толстыми кирпичными стенами. Они оснащали себя мышцами, пистолетами, тонированными стеклами, красными корочками, они содержали целые роты телохранителей, они выводили бабло на Багамы, в Швейцарию и Лондон, они пресмыкались перед людьми из Белого дома, из Кремля и с Лубянки, думая, что так безопаснее. Каждый полагал себя моллюском, каждый рассчитывал, что его притороченная к спине личная раковина крепка. Когда Кирилл приходил и отсекал от чужого тела раковину – тело обращалось в жалкий студень и становилось отвратительно, как отвратительна устрица, вынимаемая из панциря.

А Кирилл Кактус шагал по жизни таким же, каким был в момент выхода из родовых путей.

Голым.

Приклеив на жопу купюру, не думай, что защитил свой задний проход; захотят – отклеят и выебут.

Потом, спустя несколько лет, расплодились моллюски помельче, рачки среднего размера, а следом и совсем мелкие. Молва так и назвала их: «планктон». Каждый был озабочен укреплением личного панциря. Прежде всего – машина. Каждый мальчик внутри собственной машины – сам себе Бэтмен. Опять же – музыка бодрящая играет. Из машины – бегом в офис. Потом в магазин – и домой, там телевизор и компьютер с игрушечками, где можно мочить монстров из лазерной пушки. Или: заходишь под вымышленным именем на форум и там, не снимая тапочек, обкладываешь матом всех, кого душа пожелает.

А Кирилл Кораблик, по прозвищу Кактус, не отрастил себе раковины, она его не отягощала. Он двигался легко и быстро. Он всплывал на поверхность, где солнце обжигает тело. Он нырял в черные глубины, где давление невыносимо, где кровь течет из ушей. Ему было интересно и хорошо. И женщины – все как одна, – ложась с ним, спрашивали: почему ты такой спокойный? Почему улыбаешься, словно знаешь что-то такое, чего другие не знают? Многие ложились специально, только чтобы узнать ответ. Выведать его тайну. А он не делал из этого тайны. Сразу честно признавался: у меня просто есть ножичек, вот и всё. Кусок острого металла, берешь – и отсекаешь от моллюска его раковину. Но прежде других отсеки свою, это важно. И если обнаружишь, что новая наросла, – отсеки и ее и проверяй регулярно, легко ли спине и заднице твоей, не ороговело ли там, не отвердело ли, не появились ли стыдные признаки панциря? Точи, точи ножичек, скобли себя; они думают, что ты злодей, нехороший человек, садист и мясник, а ты всего лишь не желаешь быть моллюском.

Женщины слушали внимательно и уважали его. А он их имел. Им нравилось. Они представляли себе, что тоже свободны от своих раковин, это было ново, это возбуждало. Многие, единожды совокупившись, потом приходили еще и еще. Мужья, бойфренды и любовники переставали их интересовать: ведь когда моллюск ложится с женщиной, его панцирь, шершавый, холодный и мертвый, мешает ему, и однажды, побыв с тем, у кого нет панциря – с поэтом, или музыкантом, или людоедом, женщина запоминает это навсегда и хочет повторить при первой возможности.

А Марину, жену виноторговца, он не заинтересовал. И были еще две-три таких же. Они смотрели на Кирилла, как на пустое место. Он улыбался, он лез в поле зрения, маячил, провоцировал, а они не реагировали. Редкие самки новой формации, они составляли единое целое со своими раковинами; никаким ножом, даже самым тонким и острым, нельзя было отсечь теплое и живое от мертвых защитных пластин. Или, может быть, Кирилл был недостаточно умелый палач для таких, как они?

Ему снилось, что он хорошо одет, только что отобедал и чуть пьян, и в прекрасном расположении духа входит в комнату, где Марина то ли сидит, то ли даже лежит, изогнув узкое тело, и ноги ее обнажены, и плечи, и он ждет, что она посмотрит на него, и произносит что-то остроумное, цитирует Монтеня пополам с Конфуцием, а она не смотрит, и вдруг его это пугает; он весел, он блестящ, он ясно видит ее личную раковину за ее спиной, всматривается и понимает, что таких раковин никогда прежде не видел, это особенная раковина, очень легкая и гибкая и одновременно непробиваемая, и хозяйка ее тоже особенная, и ему страшно, он ощущает резкий приступ голода и жажды, он дрожит, он едва сдерживается, чтобы не наброситься и не вцепиться зубами, – но эту устрицу не извлечь из створок. Голод усиливается, Кактус тяжело дышит, он уже не цитирует и не куражится, а лихорадочно размышляет, как сожрать новую и редкую пищу, он ее очень, очень, очень хочет, а пища не обращает на него внимания, и вот вся картина мира рушится в его голове, ибо людоеду важно знать, что он может сожрать любого и любую, стоит только захотеть.