Психодел - Страница 94

К оглавлению

– Ничего, ничего! – провозгласил Кактус, протягивая ему платок. – Правильно. Зато полегчает.

Прошли в полупустой вагон. Рухнув на сиденье, Борис опять закрыл глаза, но Кактус уже был начеку и ударил его по щеке.

– Не спи, дурень! Скоро приедем. Соберись давай. Как тебя Мила увидит в таком виде?

– Мила, – сказал сладкий мальчик. – Мила, она... ну, как бы... Я ее...

– Да, – ответил Кактус. – Ты – ее, она – тебя. А я – вас обоих. Всё нормально.

И поймал укоризненный взгляд маленькой старухи, сидящей напротив, через проход. Старуха нахмурилась и строго спросила:

– Что ж ты, мужик, парнишку бьешь?

Кактус засмеялся, поправил Борису воротник.

– Эх, бабуля. Какой он парнишка, ему четвертый десяток. Вон, мышцы какие, гляди... А бью, потому как молодежь воспитывать положено. А понимают они нынче – только через подзатыльник.

Старуха была маленькая, совсем ветхая, одетая с незамысловатой сельской практичностью, но глаза смотрели ясно, упрямо.

– Отведи его до дома, – возразила она. – И там воспитывай. А на людях нельзя.

И поджала корочки маленьких губ.

– Прости, мать, – сказал Кактус. – Не хотел я тебя расстроить.

– Не хотел, да расстроил. Глянь на себя, какой из тебя воспитатель? Иди давай отсюдова! А ты, паренек, – она повернулась к Борису, – зачем с ним водишься? Его ж беси ядять!

– Замолчи, старуха, – произнес Кактус. – Мои бесы, не твои. Пусть едят, чего им хочется.

– Эх, – печально сказала бабка. – Беда твоя большая. Не ядять они тебя, а съели уже.

– Умолкни, старая ведьма!

– А теперь через тебя они его съесть хочут.

– Умолкни, – прорычал Кактус. – Поняла, нет? А то придушу прямо здесь.

Но старуха не испугалась.

– Погубленный ты, – негромко сообщила она. – Теперь других губишь.

Кактус посмотрел вперед и назад. Острый ножичек грел бедро и даже почти шевелился, предлагал себя, шептал – возьми меня, ударь, бабушка и так зажилась, слишком далеко зашла, слишком ясно видит, слишком хорошо понимает. Но в начале вагона сидели двое, взрослые, спокойные, он и она, в приличных брезентовых куртках, да еще с собакой – видимо, с дачи возвращались, а в конце вагона – группа тощих длинноволосых мальчишек с гитарными футлярами, начинающие рокеры, концерт давали в каком-нибудь пригородном клубике, – самый неудобный, ненавидимый Кактусом народ, слишком чистые лица, такие не отвернутся, такие всё запомнят и милицию позовут, если надо.

Он встал, рванул сладкого мальчика.

– Пошли отсюда.

– Паренек, – позвала старуха, глядя на Бориса, – зачем его слушаешь? Беги от него, пропащий он... Нельзя тебе с ним...

Но мальчик только жалко ухмыльнулся. Кактус развернул его в проход, подтолкнул в спину.

– Пошли. Приехали почти.

За окнами действительно уже сверкала и суетилась вечерняя Москва. До конечной Кактус решил не ехать, на Павелецком вокзале грязный и заблеванный Борис мог обратить на себя внимание патрульных. Сошли в Нижних Котлах, добрели до метро.

– Звони Мудвину, – велел Кактус. – Скажи, что мы скоро будем.

Борис повиновался, спустя полминуты неуверенным детским жестом протянул телефон.

– Не отвечает.

– Что значит «не отвечает»? Договорились же: в одиннадцать.

Борис повторил, потом набрал домашний номер.

– Не берет трубку.

– Ну, и как с вами дело иметь? – раздраженно спросил Кактус. – Тоже мне, деловые. Забил стрелку и пропал. Пойдем, сядем в кафе каком-нибудь. Будем звонить, пока не дозвонимся.

Но в кафе их не пустили. Точнее, они уже сели за столик, однако официант – щуплый хлопчик – отказался обслуживать грязного посетителя с побитой мордой и позвал охрану. Пока приближался уверенный бык в мешковатом черном пиджаке, Кактус выскользнул из заведения, отошел на двадцать шагов, облокотился на крышу чужого авто и насладился шикарным зрелищем.

Блестящего атлета, автогонщика, владельца собственного бизнеса и огромной квартиры в центре столицы, жениха сексуальнейшей девушки – грубо выталкивают за порог, а шагающие мимо вечерние праздные граждане останавливаются поглазеть.

Сладкий мальчик подошел, шаркая; посмотрел выжидательно.

– Ненавижу вас всех, – печально сказал Кактус. – Дешевки вы. И ты, и твой черный пояс. На кой бес вам тогда ваши джипы крутые, ваши черные пояса? Бицепсы? Деньги, шмотки, вся эта сбруя? Как с вами дела делать? Только сопли жевать умеете. Иди на хуй, понял, нет? Давай, двигай. К Миле езжай. Сам доберешься как-нибудь. Завтра просохнешь, похмелишься – позвони. Встретимся, обсудим наши расклады.

Сладкий мальчик кивнул, повернулся, побрел.

«Изгрызенный, – вспомнил Кактус. – Беси ядять».

Сплюнул.

У людоедов часто так бывает. Проглотишь сладкий кусок, только устроишься отдохнуть, переварить, насладиться – появляется кто-нибудь и портит тебе аппетит.

– Чего такое? – развязно спросили его.

Кирилл повернулся. Локоть его, оказывается, до сих пор упирался в полированную железную плоскость – теперь появился владелец машины, смотрел с угрозой. Таким вечно напряженным городским наездникам не нравится, когда чужие люди трогают их ненаглядные аппараты.

– Ничего, – ответил он, не меняя позы.

– Хули тут пасешься? – осведомился наездник. – Тачка понравилась?

Кактус рванулся, ударил его коленом в пах, сбил с ног, выхватил нож, прижал лезвие к щеке.

– Хули – в Туле, – тихо сказал он. – А мы в Москве. Тихо будь. А то уши отпилю, понял, нет?

– Понял, понял...

– Сиди три минуты, потом вставай. Пойдешь за мной – на ремни порежу.