Психодел - Страница 97

И улыбнулась.

Наверху что-то упало, и завизжала женщина.

Надо держаться ближе к правому краю кровати – там, где сумка.

Кактус положил наполовину выкуренную «Гавану» в пепельницу и потянулся к ней.

Почему мне не страшно? Вчера он зарезал человека, а сегодня лежит, слабо улыбается, где надо – у него расслаблено, где надо – напряжено и даже подрагивает в такт биению сердца. Конечно, он не боится милиции. У него там всё схвачено. Поймают – выкрутится. Он вообще никого не боится. А я почему спокойна? Скажи мне кто-нибудь год назад, что я пойду в постель к убийце, едва смывшему кровь с ладоней, – даже не поняла бы, пожала плечами...

Почему я здесь? Потому что мне хочется? И не просто хочется, а очень хочется? Потому что никто никогда не облизывал меня от мочек ушей до мизинцев ног? Нет, не поэтому. Большинство женщин не получают от физической любви какого-то сверхъестественного удовольствия – и ничего, живут, радуются. Вон, даже Монахова – изображает нимфоманку, а сама больше всего на свете любит вкусно покушать и погужеваться где-нибудь в красивом месте, танцы любит, веселье, еще – когда мужики из-за нее дерутся, для нее койка – не более чем приложение, желательное, но необязательное. А сама я – ну, да, уважаю, понимаю, ценю, и если мужчина хорош в интимном деле – я и мужчину такого ценю тоже... Нет, я тут не для того, чтобы в последний раз забыться и получить нечто особенное.

Я пришла, потому что этот упырь – не один. Будут другие. Они придут обязательно. Я уже умею их различать. Чувствую их взгляды, наблюдаю их быстрые липкие пальцы. До сих пор в памяти тот, с перстнем, приятель Шамиля. А на следующий день видела еще одного, прямо на улице, между прочим – милиционера, бледного, жующего резинку, остро пахнущего парфюмом, с глазами-присосками, совсем молодого, начинающего, но весьма перспективного, судя по слюне, обильно выступившей в углах губ, похожих на паучьи жвалы.

– Что? – спросил людоед. – Опять оставишь меня на голодном пайке?

– Думаешь, я настолько жестока?

– Конечно. Ты очень жестокая.

Она перебросила ногу, легла сверху, сунула пальцы меж его зубов, язык благодарно засуетился, из-под него пошла теплая слюна, – уже было ей понятно, что людоеды выделяют физиологические жидкости сверхобильно, для наилучшего и бесшумного скольжения, по пути к жертве, а также для смачивания глотки, в процессе проглатывания, – этими же пальцами, вынув их из пасти, взяла упыря за горло, другой рукой вцепилась в грудь, погрузила ногти. Наползла. Попыталась сдержать стон, потом подумала – зачем сдерживаюсь, кого стесняюсь, с какой стати прятать эмоции?

А ведь ей еще повезло, приличный достался упырь, воспитанный, осторожный, а попади они с Борисом в лапы того, с перстнем, – тот проглотил бы без церемоний и ее, и принца, и белого коня вместе с копытами.

Стала добавлять бедрами, резче, грубее, пресекла попытку взять себя за плечи, опять застонала, этажом выше в унисон орала соседка, судя по голосу – весьма бодрая женщина, упырь задрожал и стал выгибаться, глаза его были открыты, но смотрели куда-то мимо, в пространство, рот оскален, теперь совать туда пальцы было, пожалуй, рискованно, ноги уже затекли, но надо было продолжать и даже добавить темпа; по спине и животу побежал было ток удовольствия, но тут же пропал, всё превратилось в работу, в физические усилия, пошлые фрикции, туда-сюда, быстрее и быстрее, в мозгу – единственная мысль: «Когда же, черт возьми, с тебя будет довольно»?

Наверху опять что-то разбили, но она не обратила внимания, потому что упырь захрипел и наподдал тазом, сбив ее с ритма, и она поняла, что ничего не получится, переоценила силы, не смогла, что-то сделала не так, в досаде и ярости размахнулась и ударила его по лицу, выругалась, почти вскочила, но оказалось, что нет, всё получилось, упырь уже выл и содрогался; пришлось схватить его рукой и помочь; а что, даже упырям и людоедам иногда приходится помогать; и когда он изверг первую порцию семени, девочка Лю, крепко сжав одной рукой его член, дотянулась другой до прикроватного столика, схватила пепельницу – в ней было не меньше двух килограммов, – отпустила член, обеими руками подняла бронзовое чудовище и обрушила на голову людоеда.

Он заорал, но этажом выше тоже орали. Из рассеченного лба быстро побежала кровь. Девочка Лю опять подняла свое оружие и опустила, собрав все силы. Голова оказалась неожиданно крепкая, звук удара – дикий, отвратительный, но главное – упырь оставался в сознании, кричал, пытался отползти и шарил вокруг себя руками.

Третий удар. И четвертый.

Четверка всегда была ее любимое число. Она и в школе, как правило, получала только четверки. Аттестат – выставка четверок, кроме высших баллов по алгебре и геометрии.

До трех считают только дураки. Умные люди знают: на раз-два-три ничего не происходит. Нужно добавить еще один раз.

А вот китайцы не любят четверку, по-китайски «четыре» звучит как «смерть».

Он не выключился, продолжал стонать, оскаленный, залитый кровью, шипел «с-с-с-у-у-у-к-а-а-а...» – но почти не шевелился, и она рванулась к сумке, достала наручники, схватила людоеда за скользкую руку, потащила, он оказался очень, очень тяжелый, пришлось упираться изо всех сил – хорошо, что не более метра пространства отделяло кровать от окна, от трубы отопления под толстой деревянной пластиной подоконника.

Приковала одну руку, вернулась к сумке, вытащила вторые браслеты, сомкнула железо на запястье, но упырь уже пришел в себя.

Захрипел угрозы, оскалился, подтянул под себя ноги, и она вцепилась зубами в его пальцы.